Чукотка глазами художника
/Воспоминание/

Имя художника Гурама Доленджашвили хорошо известно не только кутаисцам. О нем не раз писала местная, республиканская и центральная пресса. Он непременный участник всех городских художественных выставок, а также всесоюзных и международных. Сюжеты для своих работ наш земляк черпает из творческих командировок по Советскому союзу. Недавно он побывал в новой, шестой по счету командировке. Это была поездка в восточную Арктику, на Чукотку. Путь художника пролегал через проливы Лонга и Берингов, Чукотское море и бухту Провидения, он прожил несколько недель в поселке Сиреники, побывал в порту Певек на мысе Шмидта. По окончании командировки в северном порту Тикси была организована его персональная выставка. Приезд Доленджашвили в этот городок был не первым. Еще в 1975 году там проходил Всесоюзный фестиваль изобразительных искусств, участником которого был Гурам. Тогда же им было подарено 10 работ из серии «Арктика» Тиксинскому музею. А во второй свой приезд Доленджашвили снова передал в дар тиксинцам 5 новых графических работ, за что получил благодарность от руководства Тиксинского бассейнового комитета флота. На официальном бланке, присланном Гураму, значилось: «Выражаем огромную благодарность за подаренные музею произведения графики и большую работу, проведенную в деле эстетического воспитания жителей Севера…».

Минувший год был для кутаисского графика богат событиями: в октябре его работы из серии «голубые дороги Родины». Несколько произведений Г. Доленджашвили побывали на четырех международных выставках: в Любляне (Югославия),  на I биеннале европейского эстампа в Гейдельберге (ФРГ), на выставке «Интерграфика-80» в Берлине, а также на биеннале в Кракове(Польша).

На развороте первомайского номера «Недели» за нынешний год была опубликована работа художника «Москва – столица мира и труда». В ноябре прошлого года (1978) миллионы советских читателей «Недели» прочли фамилию Доленджашвили под его рисунком «Праздник на КАМАЗе», за что он получил тогда первую премию и приз «Недели».

В прошлом году секретариат правления Союза художников СССР наградил Гурама дипломом первой степени за работы из серии «Беломорские рыбаки». Только что немецкий журнал «Бильденде кунст», обсуждая итоги выставки «Интерграфика – 80», представил читателям репродукцию работы Доленджашвили.

Сегодня Гурам Доленджашвили рассказывает на страницах нашей газеты о нравах, быте и природе Восточной Арктики, о том, что увидел он глазами художника, что уже легло и будущем ляжет в основу его графических работ.

ПЕРЕД НАЧАЛОМ НАВИГАЦИИ.

Страна, о которой я хочу рассказать, лежит в далеком Заполярье, там, где шесть месяцев – сплошная ночь, а в остальные полгода стоит удивительный день, во время которого солнце странно крутится на месте. Это – страна, где нет деревьев, где постоянно леденят душу штормовые ветры и вспыхивает фантастический феерией северное сияние. Это – край мужественных пограничников, смелых охотников, и мудрых оленеводов. Это – удивительный мир, «разбавленный» моржами и китами. За сравнительно короткий срок мне довелось в этом мире немало претерпеть и испытать: я много раз мок от пота, дождя и морских волн, однажды даже тонул, другой раз заблудился, казалось, безнадежно, но зато я видел такие экзотические зрелища, которые выпадают только счастливым людям. Я охотился с эскимосами на моржей, взбирался на тушу кита, побывал в самой гуще птичьего базара, с волнением бродил по китовому кладбищу, слышал лай и вой двух тысяч песцов…

… Путешествие мое началось в конце июня. Из Москвы через Норильск я прибыл в Певек, откуда должен был отправиться на мыс Шмидта. В Певеке как-то трудно было сориентироваться во времени. Разница между московским временем в десять часов сбивала с толку. В два часа ночи мы все еще спорили с попутчиками, а ночь так и не хотела наступать.

На другой день самолет доставил нас на мыс Шмидта. Здесь я должен был дождаться ледокола «Ермак», на котором и предполагалось мое месячное пребывание. Его приход ожидали не раньше 25 июля. А пока я решил здесь немного поработать.

Погода менялась по несколько раз в день: то светит яркое теплое солнце, то вдруг задует холодный пронизывающий ветер, повалит хлопьями снег и покроет за полчаса всю землю белым саваном, а скоро глядишь – опять тепло: плюс пять-шесть градусов.

В это лето была самая сложная за последние сто лет ледовая обстановка. «Ермак» задерживался. До его прихода меня обещали отвезти на остров Врангеля. А пока не было ни ледокола, ни вертолета, я сидел в селе Рыркайпии (по-чукотски «Лежбище моржей») и рисовал. Кто-то принес огромные кости животных, я подумал, мамонтов, но это оказались всего-навсего моржовые останки.

Здесь я сделал работы «Начало навигации» и «Занимаюсь любовью, а не войной».

На остров Врангеля я так и не попал, так как вместо вертолета прислали самолет, а для него там не было посадочной полосы.

Ледокол «Ермак» опоздал почти на десять дней. О его появлении на горизонте знало уже все население. С берега мы рассматривали его в бинокль и видели всего лишь маленькое пятнышко. А здесь уже началось великое пробуждение от спячки. Зашевелились  ледоколы и их караваны, стоявшие на якорях, ожидали баржи, зимовавшие на берегу. Каждую баржу тащили в воду два трактора. Они буксировали по песку со скрежетом и невообразимым шумом, от натуги и усилия трактор порой сам бултыхался в воду вместе с баржой. Мотор глох, шел синий дым. А баржа, оказавшись после шестимесячного безделья в воде, с удовольствием рассекала воду, ловко маневрируя между глыбами льда, оторвавшихся от берега. И те, баржи, которые оторвались от берега, и те которые еще были прикованы к нему, издали напоминали переливающиеся на солнце камни-самоцветы, вделанные в жемчужную оправу льда.

Я отправился в Аэропорт, он находился поблизости. На вертолете меня должны были доставить на ледокол. Я думал, что за пять минут буду уже на его палубе, но оказалось, что сначала надо сделать с воздуха ледовую разведку. И вот мы целых полчаса летаем над льдами, выясняя ледовую обстановку.

Торсы, глыбы, ледяные поля – все это берется на заметку опытными полярниками, а я с нетерпением жду спуска на борт ледокола.

Наконец меня отпустили, но не на «Ермак», а на ледокол «Ленинград».

Здесь произошла первая встреча с земляком – старшим помощником капитана Автандилом Квернадзе. Он с истинно кавказским радушием разложил передо мной закуски и начал произносить грузинские тосты… Но… Не успели мы с ним познакомиться, как меня вызвали по рации и объявили, чтобы готовился к полету на «Ермак».

На ледоколе «Ермак».

И вот, я на знаменитом ледоколе. Здесь все по-иному. Гигантский корабль поражает новичка комфортом и размерами. Здесь и спортивный зал, волейбольная и баскетбольная площадки, и финская баня, и плавательный бассейн, и кино-концертный зал на 100 человек. На высоту семи этажей бесшумно скользят лифты. Каюты удобны и красивы. Кают-компания оборудована в современном стиле по последнему слову техники.  На палубе – вертолетная площадка для одновременной посадки трех вертолетов. Это самый крупный в мире дизель-электроходный ледокол, он имеет такую же мощность, как и атомоход «Ленин» (40 тыс. л.с.).

Сразу же по прибытии на борт «Ермака» старший помощник капитана повел меня для осмотра корабля.

На следующий день капитан Юлий Филичев пригласил меня к себе. В его простой каюте было шестнадцать гостей. Мы отметили в узком кругу пятилетие со дня поднятия флага на «Ермаке». Капитан угощал нас фирменным напитком, на этикетке которого было написано «Ледокол «Ермак» Капитан Филичев». А вечером все, кто находился на борту, кроме вахтенных, собрались в кинозале. Здесь показали документальные кинокадры о легендарном старом «Ермаке», о том, как служил он верой и правдой, как воевал, как был награжден. В 60-х годах «старичка» разрезали на лом, и теперь вместо него ходит, новый «Ермак». Комментировал кинокадры сам капитан. Это было очень впечатляюще.

На следующий день я показал на корабле свои работы из серии «По дальнему Востоку».

Этот второй день прошел у меня в сомнениях: конечно приятно плавать на таком чистом, комфортабельном, красивом корабле. Мне предстояло пробыть на нем месяц. Но что я мог увидеть здесь, кроме льдов? Ледокол выйдет в открытое море и будет день за днем резать ледяные поля. И я на этом своеобразном для меня плавучем курорте буду бездельничать из-за однообразия ландшафта и жизненного материала. «Нет! Надо бежать отсюда»- принимаю я решение и объявляю о нем командованию. Меня согласились отправить в бухту Проведения. Для этого на второй день меня переправили в дряхлую посудину «Витя Хоменко». Но прежде чем доставить меня в бухту Провидения, «Витя Хоменко» должен был разгрузиться на мысе Шмидта.

Поиски китового кладбища.

Пока мой старенький теплоход разгружался на мысе Шмидт, я заводил на берегу знакомства, осваивался с колоритом местной жизни.

Один пограничник, узнав, что я художник, стал: просить: «Нарисуй мой портрет – что хочешь дам. Ну хочешь кетовый ус подарю?». От этого я никак отказаться не мог. «Давай твой ус», - говорю. И вот я уже в почтовом отделении пилю на три части трехметровый китовый ус, напоминающий пластмассовое изделие, чтобы отправить его почтой. Иначе довезти этот сувенир до дому невозможно. Отправив «усик», я вздохнул свободно и пошел рисовать нового знакомца. Через два часа его портрет был готов. С этого момента он причислил меня к категории самых любимых его друзей…

…Мне сообщили, что в 23 километрах от поселка лежит скелет кита. Очень хотелось посмотреть на него. Начальник заставы дал «вездеход» и мы отправились по бездорожью в тундру. В одном месте спрессованный песок напоминал асфальт, но мы по нему мчались со скоростью 40 км в час. Но вот неожиданно путь пересекла река, шириной метров десять. Водитель принял решение пройти через реку, на то ведь он и управляет «вездеходом». Зашла машина в воду, но почему-то погрузилась вся, и  в течение 15 минут не могла двинуться ни вперед, ни назад. Она пускала дым, булькала, а мы со страхом уже прощались с жизнью. Кажется, я впервые посмотрел в глаза смерти. Эти пятнадцать минут показались вечностью. Но вот мы вывернулись из пучины и пошли в обход реки, наперед догадываясь, что это безнадежное дело. Погода быстро испортилась, опустился туман, затем пошел дождь, а штормовой ветер пригнал из океана, находящегося в 10 м от нас, через устье реки льдины и нагромоздил их.

Поздно ночью вернулись домой, так и не увидев скелет кита.

На другой день прибыл из Магадана на «Вите Хоменко» корреспондент специально для того, чтобы взять у меня интервью. Пришел и капитан-наставник, а также начальник подразделения аэропорта. Составили план отправки меня на остров Врангеля. И снова поездка туда сорвалась, так как ледовая обстановка все более усложнялась.  Боялись, что я не смогу оттуда вовремя выбраться. И опять, как во сне, мне мерещится злополучный остров, на который я никак не могу попасть. Но я не унываю, так как знаю норовистый характер Арктики: сегодня нельзя, а завтра – можно.

12 июля «Витя Хоменко» неожиданно поднял якорь и ледоход «Ленинград» повел его через льды в сторону бухты Провидения. Через несколько часов на смену «Ленинграду» пришел более мощный ледокол «Адмирал Макаров». Он вел до тех пор, пока льды не стали спокойными. Здесь его сменил небольшой ледокол «Москва». Новый ведущий прокладывал нам путь, пока мы снова не застряли в льдах. Появились мощные глыбы и накрепко зажали бедного «Витю Хоменко». Пришлось брать его «на ус». Это довольно сложное дело. Нужна точная стыковка кораблей. Сначала идет подтягивание друг к другу канатами, затем глухое скрепление. На ледоколе и «Вите» довольно долго возились. Я ушел спать, а когда проснулся утром, то увидел, что мы идем одни, кругом вода и никаких льдов нет. Оказывается, мы миновали Ледовитый океан и находимся в Беринговом проливе.

Сиреники.

Мне запомнилось четырнадцатое июля 1979 года. Ровно в 13 часов 30 минут проходил самую крайнюю точку Советского Союза – мыс Дежнева и поселок Уэлен. Название этого поселка известно во всем мире. Столь громадную славу принесли ему народные мастера – резчики и граверы по кости, постоянные участники всемирных выставок, создатели оригинальных, самобытных сувениров и рисунков на моржовых клыках.

Видимость постепенно ухудшалась, но прежде чем туман успел скрыть с глаз все окружающее, я увидел очертание мыса Дежнева, на котором стоит  белый обелиск, поставленный в честь известного русского землепроходца Семена Дежнева. Три с лишним столетия назад этот отважный мореплаватель впервые появился здесь, обогнув Чукотский полуостров с севера и доказав существование пролива между Азией и Америкой.

Видимость позволяла еще различать на горизонте Аляску и на ее фоне в виде возвышавшейся каменной глыбы остров Ратманова – последний советский остров в этом районе.

Но вот туман стал сплошной завесой. Гудок корабля автоматически подавал сигналы, чтобы не столкнуться с каким-нибудь судном. И наконец, мы прибыли в бухту Провидения. Здесь начальство порта уже знало о моем приезде, так как с «Ермака» дали радиограмму. Начальник порта предложил: «Сегодня же едем в Сиреники».

…В Сирениках я сразу понял: это как раз то, что мне нужно! Ради этого стоило покинуть уютный и надежный «Ермак». Тем для работы уйма. Только бери их, работай.

В бухте Провидения у меня произошли еще две встречи с земляками. Один из них Гиви Долидзе, начальник подразделения, много помогал мне. Он сам сел за руль вертолета и доставил меня в Сиреники. Но если Долидзе ни слова не знал по-грузински, то другой земляк – прокурор Теймураз Лобжанидзе немного помнил родную речь. Он рассказал, что сам родом из Рачи. Оба эти земляка уже много лет работают на Чукотке и пользуются там заслуженным авторитетом и уважением.

Сиреники – небольшое эскимосское селение на берегу Анадырского залива. Устроился я в маленькой гостинице и вскоре узнал, что здесь смогу увидеть все, что мне надо: и китовое кладбище, и охоту на моржей, и еще много интересного.  За время моего пребывания в Сирениках я многое узнал о Чукотском крае. Я увидел и узнал, что это – край вечной мерзлоты, которая вовсе не мешает разрабатывать там богатые залежи каменного угля и золота, графита и железных руд.

Чукчи, эскимосы, эвены, коряки, юкагиры, русские живут там единой, дружной семьей. Быт народов Чукотки во многом изменился за годы Советской власти. Люди переселились из ярангов в современные благоустроенные дома, правда, оленеводческие колхозные бригады еще пользуются ярангами в отдаленных районах тундры.

Сейчас у эскимосов и чукчей есть свои поэты и писатели, артисты и педагоги. Но в основном, конечно, местное население занимается зверобойным промыслом, охотится на моржа, нерпу, морского зайца (лахтака), белугу, кита. Меткие и опытные охотники поставляют для мирового рынка лучшие образцы пушнины – песца, серебряно-черную лисицу, белку. Повсеместно организованы оленеводческие совхозы и колхозы.

Итак, я в Сирениках. Идешь, бывало, по селу и видишь: на гигантских ребрах кита, воткнутых вертикально в землю, сушатся лодки. На этих же ребрах сушат кожу нерпы, моржей. Она натянута, как киноэкран.

Неподалеку от селения много голубых озер, здесь же протекает речка. На берегах Анадырского залива идет разделка туш моржей. Женщины и мужчины одинаково хорошо владеют ножом. Повсюду валяются крупные кости морских животных.

У женщин-чукчей на лице и руках голубая татуировка. Одни говорят, что это признак знатного происхождения, другие отвечают: просто традиционный орнамент для красоты.

Охота на моржей.

Мне повезло: я узнал, что наутро эскимосы идут на охоту за моржами и берут меня.

И вот, эскимосы ведут приготовления. Издали люди напоминают копошащийся муравейник.

Десятиметровая байдара, на которой нам предстоит выйти в море, имеет странный вид. Байдара сделана из моржовой кожи, натянутой на ребра кита. На середине лодки – сквозное отверстие, нечто вроде колодца, в который вставлен мотор. Это странное сочетание – современный мотор и допотопная лодка.

И вот, нам  предстоит охотиться на моржей. Моржи очень подвижны и пластичны. Они могут, например,  «почесать за ухом» задней ластой, как это делают собаки. Особенно любят они лежать на спине, изредка поглаживая ластами шею и живот. К одинокому моржу подойти близко вообще невозможно, он очень осторожен. Моржи очень чуткие и осторожны, они все время следят, что делает сосед: если тот спокоен, то и всем спокойно, можно поспать в удобной позе, но стоит одному из них сделать неверное движение, как все стадо поднимает головы, клыки сверкают на солнце – стадо в воде.

Нужно иметь зоркий глаз, чтобы далеко в море заметить среди пенных волн и солнечных бликов стадо моржей.

Все лежбище моржей – заповедник. Самолетам, кораблям, моторным лодкам подходить близко нельзя, чтобы не вспугнуть животных.

В море увидеть моржей трудно. Узнают, где они, по «фонтанам», моржи выдыхают горячий воздух, и он струей вырывается, радугой переливаясь на солнце. Эти «фонтаны» и ищешь, если хочешь увидеть моржей.

В девять утра мы в байдаре. Нас семь человек, двое из них подростки. Писки и погоня за моржами длились до трех часов дня, но безуспешно. Мы здорово устали и проголодались. Эскимосы устроили в байдаре обед. Ели сырые куски китового жира, который лежал тут же на дне лодки, вместе с веревками и другим снаряжением. Обычно кусок ухватывают зубами и отрезают ножом, прямо у рта. Жир запивают чаем, вскипяченным на примусе. Меня тоже приглашали отведать жира, но я никак не мог решиться.

Поели и стали снова выжидать. Сказали, что стадо должно скоро пройти мимо. Но в тот день оно так и не появилось.

Настоящую охоту я увидел лишь через несколько дней, когда меня рано утром разбудил эскимос Андрей Галгауге и пригласил на рыбалку.  Помню, как вышли мы в открытое море. Меня охватило ощущение живительной бесконечной сини, морского воздуха и яркого света. Четыре байдары не успели выйти в открытое море, как послышалась пальба. Нашей байдаре тоже пришлось принять участие в охоте, хотя мы собирались лишь порыбачить, а выглядело это так. Увидев, что моржи поблизости, зверобои приготовились – достали винтовки, патроны, переложили поближе к себе мешки из нерпчих шкур, надутые воздухом, зовущиеся здесь «пыгпыгами», размотали и свернули в широкие кольца длинные ремни из моржовой кожи, прикрепленные к пыгпыгам и копьям с костяными наконечниками – это гарпуны.

Бригадир – Андрей Галгауге командовал вельботом. На руле сидел молчаливый семидесятилетний старик с сухим лицом. Моторист еще раз- придирчиво осмотрел мотор, который скоро громко заработал – и мы понеслись по волнам к взлетающим вдали коротким фонтанам. А в соседней байдаре командовал знатный бригадир зверобоев Алексей Ухтыкак.

Скоро появились из воды круглые светло-коричневые головы моржей. Были видны их усатые, короткие морды с длинными светло-желтыми клыками. Когда неожиданно в метрах тридцати от нас всплыли два моржа, бригадир и второй стрелок выстрелили. Морж вздрогнул и, окрашивая воду кровью, нырнул. Так повторялось несколько раз. Моржи уходили под воду, зверобои зорко следили за морем. Животные слабели и часто выходили на поверхность. Они поднимали высоко из воды головы, запрокидываясь назад будто защищаясь бивнями. С паром дыхания уходила жизнь. Мы подошли ближе, эскимосы схватили копье и воткнули гарпун в тело моржа. Тот нырнул под воду, разматывая кольца ремня с привязанным пыгпыгом. Заколыхался на волнах пыгпыг, подпрыгивая, точно большой поплавок, а морж тянул его в глубину, пытаясь освободиться. Зверобои ждали, когда он всплывет. Вот морж показался под водой, и тут же раздались два выстрела.

Охота продолжавшаяся несколько часов, кончилась. К каждому борту байдары за переднюю ласту и верхнюю губу было привязано по два убитых моржа.

Вернулись мы на берег и началась разделка моржей. Женщины уже сидели на берегу а ведрами. В них собирали моржовую кровь. Оказывается, это для песцов на ферме…

Привезли китов.

В один их ярких солнечных дней пришел китобойный катер и привез двух китов. Это был для местного населения настоящий праздник. Все село вышло встречать, здесь и пограничники, здесь и дети с собаками. Взрослые – в резиновых сапогах, на поясах – ножи. На вопросы отвечают охотно и с улыбкой, много жестикулируют. Нетерпение нарастает: когда же причалят?

Сначала эскимосы поехали на байдарках за китами. Тащили их тросами. Затем два трактора стали вытягивать туши на берег, еле вытащили. Народ окружил. Кто тычет ногой в тело кита, кто рукой, кто пальцем. Дети взбираются на спину животного и там затевают танец.

До того, как началась разделка туши, ученый из Владивостока, специально прибывший для этих целей, произвел замер кита. Залез сначала рукой, а потом чуть не весь в рот животного и сосчитал там усы. Он торопился, зная, что эскимосы не дадут долго лежать туше. Они вот-вот примутся за разделку и тогда от этого пятидесятиметрового сорокатонного гиганта пять эскимосов за четверть часа оставят лишь скелет.

И действительно, эскимосы острыми ножами начали быстро разделывать кита. Помимо ножей: они ловко орудовали серпами, крючками, острыми лопатками.

Разделка началась со спины. Срезали верхний покров с жиром. Этот кусок оттащил в сторону  трактор. Жир был разрезан на части, тут же некоторые эскимосы ели его как лакомство.

Затем все части кита взвесили. Мясо пошло на песцовую ферму для корма, а жир – в жироцех, где его перетапливают и по сортам распределяют в бочки, отправляя на Большую землю для парфюмерной промышленности.

Та же история повторилась и со вторым китом. Народ постепенно стал расходиться, а я продолжал оставаться до конца не переставая удивляться ловкости и быстроте, с которой эскимосы разделывали туши.

Кладбище китов.

Всего в трехстах метрах от поселка Сиреники оказалось китовое кладбище. Гигантские черепа и скелеты, неимоверных размеров кости наводили жуть. Я решил сделать здесь зарисовки, но мне это почти не удавалось. Когда светило солнце, то стоял отвратительный запах и донимали рои мух. Если же дул ветер, то он вырывал из рук листы, а если моросило, то чернила на листах расплывались. И все-таки это место, где свалено столько гигантских останков, я запечатлел и на бумаге, и на фото-пленке. Уж очень много оно вызывает раздумий: о жизни и смерти, о всесилии человека, о природе, благами которой безгранично пользуются люди.

Здесь, в Сирениках состоялась у меня встреча с пограничниками. Я показывал им свои работы, рассказывал о своем путешествии, отвечал на многочисленные вопросы. А они познакомили меня со своей жизнью на Чукотке.

Птичий базар.

В один из солнечных дней я отправился с эскимосами в байдаре на озеро Эмтук. Оно расположено неподалеку от скалистых берегов, где гнездятся птицы. Мои попутчики – все тот же эскимос Андрей Галгауге и несколько других собирались порыбачить на озере, а я ехал с тайным намерением попасть на птичий базар. Через некоторое время байдара приблизилась к берегу, я увидел скалы головокружительной высоты, окутываемые туманом, и множество птиц – больших и малых, в одиночку и стаями. Лица эскимосов стали напряженными. Я приготовил фотоаппарат, но брызги холодных волн то и дело попадали в объектив. Я не знал, что раньше снимать, чувствовал, что бессилен запечатлеть подлинное лицо дикой природы.

Решили выйти на берег, но сделать это было не так-то легко. Большая волна накрыла нас.  Надо было выпрыгивать из байдарки, а у меня нога застряла между дном и ребром лодки. В этот миг другая волна окатила нас ног до головы. Я чудом устоял, иначе бы нога оказалась сломанной. Каким-то неимоверным усилием я успел выдернуть ее и выпрыгнуть. Волной смыло весло, пыгпыги. Папки с бумагой, одежда – все промокло. Два эскимоса, двое детей и я остались на берегу, остальные ушли обратно. Мы разожгли костер, кое-как просушились над огнем и на ветру, и я один отправился на птичий базар. Добраться до него было трудно, так как надо было прыгать со скалы на скалу, карабкаться по обрывистым склонам.

Мне повезло – начался отлив. Волна не доставала до меня. Я выбрал местечко и стал рисовать на высушенной у костра бумаге. Различные птицы стаями кружились над моей головой. Сделал несколько набросков и решил взобраться повыше. Каждую минуту ждал обвала, но, не сознавая опасности, без страха лез все выше и выше. Подо мной – бездна, в которую то и дело срываются из-под ног валуны. Я продолжаю карабкаться. Но вдруг меня осенило: Боже мой! Куда я лезу? Если что случится со мной, никто и следа не найдет!». И все-таки жажда увидеть зрелище во всем великолепии гнала меня все выше и выше. Наконец, я остановился, сел, постепенно успокоился. Приближался восьмой час вечера. В Сирениках говорили, что в четыре утра и восемь вечера бывает самый большой перелет птиц.

И вот началось. Казалось, что на огромную ярмарку стали прибывать торговцы и покупатели. Птицы прилетали и прилетали. Откуда они? Сколько их? Миллионы? Я был поражен видом неба. Оно казалось черным от туч… туч… состоявшихся птиц.

Со всей скоростью они неслись на меня, затем над моей головой с криком и гомоном, неожиданно делая резкий вираж, бросились вниз и растворились где-то у горизонта. А потом появлялись новые стаи и с ураганной скоростью догоняли предыдущие. Собирались и рассыпались… Некоторые чрезмерно любопытные птицы с красными лапками и смешными хохолками отделялись и удивленно рассматривали меня, иные тут же со страхом отлетали. А я стоял, пораженный зрелищем. Как могла быть создана такая красота! В глазах рябило, а в голове невольно рождались ассоциации: множество самолетиков на праздничном параде совершают фигуры высшего пилотажа… или множество лыжников совершают прыжки с трамплина… Хотелось бесконечно смотреть на это зрелище. Я обязательно нарисую небо все в тучах, состоящих из птиц…

Вскоре небо затянулось настоящими черными тучами, они обволокли меня моросящей мглой, и я  сказал себе без грусти: «Собирай манатки и иди подобру-поздорову! Ты уже видел то, что доступно немногим!».

Начал спускаться. Надо было дойти до озера Эмтук. Шел в обход скал. Прошел наверное, километров десять. Попал в покинутое эскимосское селение. То там, то здесь валялись китовые ребра и челюсти. Они были хаотически нагромождены. По пути встречались ямы, накрытые ребрами – это хранилища для мяса и рыбы. Особенно производят впечатление челюсти гренландских китов, высотой 6-7 метров. Их используют при строительстве ярангов. Ведь лес здесь не произрастает. Во всей этой картине было что-то мистическое. Я остановился возле такой челюсти, а они как будто уставилась на меня и спрашивала: «Что ищешь здесь?».

От этого места предстояло теперь добраться до Сиреников. Я шел и шел в сгущавшихся сумерках, и мне казалось, что никогда не дойду до человеческого жилья. Аналогичное ощущение испытал я на Камчатке, когда несколько лет назад поднимался по вулканическому пеплу к краю кратера на Авачинской сопке. Я делал шаг за шагом и как будто не двигался с места. Это чрезвычайно утомляло и злило.

В ТИКСИ

В остальные дни я делал рисунки то в бухте Провидения, то в Анадыре – столице Чукотки. Мое пребывание в этом далеком краю походило к концу. Я вылетел в Тикси, но из-за непогоды самолет изменил направление рейса и приземлился в Чокурдахе (Якутия), где пришлось просить три дня. В гостинице доканчивал работы. Наконец, погода прояснилась и я вылетел в Тикси. Сюда я приехал вторично. Первый раз был в 1975 году на Всесоюзном художественном фестивале «Художники – флоту Севера». За четыре минувших года город похорошел и разросся. Появились бетонированные улицы, деревянные лестницы заменены каменными. Познакомился с директором народного художественного музея Володей Гвоздюком. В фондах самого северного в стране музея хранится более четырехсот работ.

Вместе с Гвоздюком мы стали готовить мою персональную выставку. Она открылась 18 августа. На ней были представлены мои работы из серии «Арктика», «По Дальнему Востоку» и  новые работы из серии «Чукотка». Вскоре после этого о моем творчестве появилась статья в газете «Маяк Арктики».

Закончилось мое путешествие. Все неожиданности и трудности вспоминаются сейчас с удовольствием. Я вернулся домой с новыми работами и новыми замыслами, к воплощению которых уже приступил.

Гурам Доленджашвили.

1980 год.